(12 декабря 1932 — 16 мая 2014)

…труднее всего было переводить Хрущева, чья речь изобиловала прибаутками, пословицами и шутками… В. Суходрев

• Переводчик генеральных секретарей ЦК КПСС Виктор Суходрев
• Известный переводчик, «тень генсеков» Виктор Суходрев
• Один из зубров государственного перевода Виктор Суходрев
• Имя Виктора Суходрева хорошо знакомо тем, кто следил за внешней политикой в советское время
• Личный переводчик многих генсеков Виктор Суходрев
• …Виктора Суходрева самого высокопоставленного переводчика в Советском Союзе…
• Переводческий факультет МГЛУ
• В истории факультета оставили незабываемый след такие легенды, как В. М. Суходрев…
• Кремлевский переводчик Виктор Суходрев

• Язык мой — друг мой (От Хрущева до Горбачева...)
• Фрагменты из книги «Язык мой — друг мой»

Проект компании «Экспримо», www.ex-primo.com

Виктор Михайлович, мы знаем про Ваше увлечение трубками. Расскажите, пожалуйста, про «бриллианты» Вашей коллекции, какими экспонатами гордитесь больше всего и почему?

Во-первых, все трубки, что вы у меня видите, в рабочем состоянии. Чисто декоративных здесь нет. Но бриллиантики, конечно, есть. Например, трубка, которая была подарена мне премьер-министром Англии Гарольдом Вильсоном. Дело в том, что я подарил ему трубку, изготовленную для меня выдающимся петербуржским мастером Фёдоровым. Тогда Вильсон вытащил трубку знаменитой, лучшей, наверное, фабрики по изготовлению трубок Dunhill и подарил её мне. Она, конечно, стала одной из жемчужин моей коллекции, также как и три другие трубки Фёдорова, которые подарила мне семья.

Есть ли у Вас другие хобби?

Люблю читать историческую литературу, мемуары. Особенно людей моего или близкого к моему поколения, главным образом, конечно, государственных деятелей. Книги, где описаны события, хорошо мне знакомые, или в которых я лично принимал участие. Очень интересно читать, например, американцев, которые участвовали в тех переговорах, в которых участвовал я сам. Жанр мемуаров в литературе это вообще очень интересно - ведь человек никогда не бывает совершенно объективен. Случается, что какие-то эпизоды, которые мне памятны, претерпевают в чьём-то изложении определённые изменения. Я соизмеряю их со своим личным опытом, вспоминаю какие-то детали, сравниваю, думая о том, как это было на самом деле - может быть, не всегда и не во всём так, как это описывают другие. Впрочем, думаю, что те люди, которые принимали участие в тех событиях, в которых участвовал и я, могли бы то же самое сказать и про мою книгу. Это неизбежно, такова человеческая природа!

Ещё не решили насчёт продолжения мемуаров? Будет ли переиздаваться книга «Язык мой, друг мой»?

Да, скоро выйдет второе издание книги. В целом, оно повторяет издание 1999 года, но заново отредактировано очень хорошим редактором, есть и кое-какие добавления. Можно сказать, издание обновлённое и переработанное. Там я изложил всё, что накопилось за последние годы.

Скажите, а из художественной литературы, какие Ваши любимые произведения, авторы?

С шести до двенадцати лет (с 1939 по 1945 гг.) я жил в Англии. Там я обрёл, не изучил, а именно обрёл английский язык. Формально я его не учил никогда. В институте я изучал специальные предметы, связанные с мастерством перевода, без которых, впрочем, и так свободно говорил, читал и писал. Грамматику я и сейчас формально не знаю.

Так получилось, что с раннего возраста я читал больше английской литературы, чем родной. Начинал с детских сказок. А когда мы вернулись в Советский Союз в 1945 году, я продолжал, уже став старше, читать по-английски. Можно сказать, что я прочитал всю английскую классику. Я читал запоем: читал всего Диккенса, Конан Дойля, Агату Кристи. Я прочитал и массу популярных детективов. Может, с точки зрения литературы их можно назвать и второразрядными, но в моём случае они ценны были тем, что давали огромный опыт и знание современного разговорного языка. В стилевом отношении это большое богатство - для практического изучения разговорной речи. Но, естественно, я и Шекспира читал: и «Гамлета», и «Ромео и Джульетту».

Сравнивали переводы с оригиналом?

Можно сказать, что русские переводы я целиком и не читал: какие-то места смотрел, пытался сравнивать. Конечно же, оригинал всегда лучше любого перевода. Хотя есть очень много талантливых переводчиков, особенно, кстати, в нашей стране с её традиционной любовью к литературе. У нас в России одна из лучших, если не лучшая, школа литературных переводчиков. Потому что нужно было доносить всё это богатство (в моём случае я говорю об английской и американской литературе) до интересующегося русского читателя. Отсюда и возникла наша школа переводчиков - очень талантливых. Хотя сейчас, конечно, намного больше людей благодаря изменившейся обстановке имеют доступ и могут читать в оригинале.

Вашим первым языком стал английский. Скажите, почему же Вы решили поступать на факультет французского языка?

Дело в том, что когда я приехал в 1945 году в Москву и пришёл в пятый класс в московскую школу, там иностранный язык был английский. Помню, у нас была молодая, недавно окончившая институт учительница, и когда она со мной познакомилась, то сразу поставила вопрос о том, что мне на этих уроках делать нечего. Мне было очень хорошо - на всех экзаменах мне ставили пятёрку автоматически. Такая жизнь у меня была все пять лет до окончания школы.

Когда я пошёл в институт, где иностранный язык начинается, естественно, с азов, я опять подумал, что мне делать будет нечего, и поэтому я решил пойти во французское отделение. Три полных курса я учил французский язык, а потом попросил, чтобы меня перевели на английский. К тому времени пошли уже те предметы, которые мне нужны были для знания языка по высшему разряду. При нашей бюрократической системе тогда было обязательное распределение, и я подумал, что если закончу с дипломом, где будет сказано, что у меня первый язык французский, то меня и распределят с французским языком, который я никогда так не выучу в институте, как фактически родной английский. Поэтому я формально перешёл на отделение английского языка.

Работа переводчика - это большая ответственность. От сказанного им зависит едва ли не судьба всего мира. Скажите, бывало ли Вам по-человечески страшно на встречах лидеров? Как Вы с этим боролись?

Я не могу сказать, что бывало страшно, может быть, это не то слово, но я нервничал. Я и в школе, и в институте всегда страшно нервничал перед экзаменом, но, как только я входил в кабинет и брал билет, страх исчезал. Я сосредотачивался на том, что надо было делать - на ответе. То же самое я могу сказать про беседы и переговоры, в которых мне доводилось участвовать в качестве переводчика. Перед началом, зная об ответственности, зная о том, что предстоит, ведь вырабатывались без преувеличения важнейшие для мира соглашения по таким вопросам, как стратегическое вооружение, ядерные программы, я нервничал, но только до того момента, как входил в зал переговоров. Там всё было направлено на одно: возможность всё понять на языке оригинала, успеть быстро сделать соответствующие записи в блокноте и правильно перевести. Страху просто не было места, всё занимала сама работа: восприятие и воспроизведение.

Есть ли рецепт для молодых переводчиков - как избежать чувства страха во время важных переговоров?

Спокойствие, выдержка, и чтобы никаких посторонних мыслей кроме зацикленности на проделываемой работе не было. Самое главное - спокойствие, небоязнь трудностей, умение выйти из самых сложных ситуаций. Плюс ещё есть такая вещь - иногда возникает необходимость работать перед большой аудиторией или, допустим, перед телевизионной камерой. Возникает страх сцены, и это надо в себе преодолевать. Ведь телевизионная камера пугает, вот уж где действительно «слово не воробей». И здесь очень важно совершенно забыть о существовании камеры, и делать свою работу. Надо с самого начала понимать, что если страха сцены не преодолеешь, то о профессии устного переводчика лучше забыть.

Скажите, в какие трудные ситуации Вы попадали? И главное - как из них выходить переводчику? Что делать, если высокопоставленное лицо, речь которого надо переводить, допускает ошибку или не очень красиво высказывается?

Задача устного переводчика - довести до собеседника, не знающего язык оригинала, суть и смысл того, что было сказано собеседником говорящем на твоём родном языке. Довести предельно чётко и точно. Поэтому если во время переговоров твой начальник, например, не закончил фразу или допустил какое-то грамматическое несогласование в русском языке, то в английском всё будет правильно.

Оговорки случаются со всеми. Такое было даже у человека, который в те времена среди советских руководителей отличался грамотной русской речью - председателя Совета Министров Алексея Николаевича Косыгина. Он был ленинградцем и одним из немногих тогдашних руководителей, которые имели высшее образование. Я не зря говорю, что он ленинградец, ведь Ленинград, Санкт-Петербург - это всё-таки колыбель правильного русского языка. С Косыгиным произошла такая история. Находясь в Швеции с официальным визитом вскоре после событий 1968 года в Чехословакии, он давал пресс-конференцию. Я её переводил, так как конференция шла на английском языке. Косыгина спросили, каковы его впечатления от уровня жизни в Швеции. Я перевёл вопрос, Алексей Николаевич начал рассказывать о своих впечатлениях и заключил: «Поэтому в Чехословакии действительно высокий уровень жизни». Видимо, всё его внимание было сосредоточено на тяжёлой ситуации в Чехословакии, и он просто оговорился. Разумеется, я, не моргнув глазом, сказал «Швеция» вместо «Чехословакия». Косыгин продолжил говорить и снова допустил ту же оговорку. Я снова перевёл «Швеция». Вдруг кто-то из зала, кто, очевидно, знал русский язык, выкрикнул: «Он ведь сказал Чехословакия!» Косыгин понял свою ошибку, но немало не смутился и, усмехнувшись, ответил: «Да, извините, я оговорился, но если уж на то пошло, то в Чехословакии уровень жизни тоже довольно высок!» Так он с успехом разрешил довольно неприятный инцидент. А вообще, такие оговорки сразу исправляются переводчиком, не нарушая нормального течения переговоров.

То есть, можно сказать, что переводчик имеет право исправить форму, но не в коем случае не содержание?

Совершенно верно. При переводе надо обязательно употреблять правильные грамматические формы, согласование и т.д. Но это не значит, что ты что-то сглаживаешь. Если, например, идёт спор, политический спор, основанный на каких-то принципиальных разногласиях, то ты никак не затушёвываешь суть разногласий. Просто ты говоришь в такой форме, чтобы это было правильно понято другой стороной.

В одном из своих интервью Вы упоминали, что работать Вам больше всего нравилось с Косыгиным, Микояном. А как складывались отношения с другими лидерами?

Отношения складывались хорошо со всеми. Мне импонировала личность Косыгина, он был мне ближе по своему культурному уровню. Хотя все помнят его как человека с весьма суровым, даже мрачным лицом, за ним скрывалась очень тёплая, человечная натура, спокойная и рассудительная. Поэтому мне было с ним приятно, он ценил работу переводчиков. Но не только он. Микоян мне всегда нравился своим острым умом, быстрой реакцией. Хотя с ним было нелегко - у него был очень сильный армянский акцент. Молодые переводчики, которые попадали к нему в первый раз, терялись и иногда его просто не понимали. Первый раз и мне было довольно страшно, но я привык.

С другими: Много лет я проработал с Хрущёвым, который, конечно, был и необразованным человеком, и человеком, который не любил читать заранее приготовленные тексты. Это был импровизатор, который рубил правду-матку, обожал вступать в дискуссии и споры. В этом смысле он любил встречи с журналистами: чем острее задавали вопрос, тем больше ему нравилось, ведь тем острее он мог ответить! Пересыпал свою речь пословицами, шутками. Это было, конечно, очень тяжело, но это был вызов: если после окончания переговоров ты чувствовал, что удалось выпутаться из сложнейших ситуаций, то ощущал огромное моральное удовлетворение. А относился он к переводчикам, хоть отличался резкостью и нетерпимостью, хорошо, по-доброму. Он по-мужицки, по-крестьянски понимал: что бы он ни говорил по-русски, не его понимают, а перевод. Поэтому он понимал, каково истинное значение переводчика, и ценил эту работу. Я лично в свой адрес от Хрущёва ни одного резкого слова или выговора не слышал.

Вы участвовали в общении советских лидеров с такими людьми, как Джон Кеннеди, Джимми Картер, Маргарет Тэтчер, Индира Ганди, Фрэнк Синатра, Мохаммед Али. Скажите, кто из этих собеседников произвёл на Вас большее впечатление?

Что я вынес из всего этого общения, это то, что любой великий человек, вождь, лидер, прежде всего всё-таки человек, личность. И все разные, все имеют свои особенности поведения, речи. Единого стандарта нет. Неизгладимое впечатление производил, конечно, Джон Кеннеди. Если попытаться объяснить слово «харизма», то это был Кеннеди! В 1961 году он встречался с Хрущёвым в Вене, и это было много часов, проведённых вчетвером: два лидера и их переводчики. Можно сказать, что договорённости или согласия практически не было, но, тем не менее, Кеннеди буквально излучал магнетизм и обаяние.

А Маргарет Тэтчер, железная леди?

Мне доводилось с ней работать, но не так много. То был период прохладных отношений между Советским Союзом и Англией, частых встреч с ней не было. Она действительно железная леди! Это удивительно, как мы, думая её уколоть (ведь это наши пропагандисты придумали выражение «железная леди»), сделали ей огромный комплемент. Это стало её главной характеристикой и достоинством, козырем, если хотите. Она очень знающая, волевая женщина, обладающая всем тем парламентским мастерством, которое характеризует английских политических деятелей. Она мастерски овладела искусством переговоров, она была блистательным полемистом, всегда владела материалом, фактами. Но мне всегда казалось, что она немножко холодновата. В этом плане полная ей противоположность Индира Ганди. Она также профессионально вела переговоры, но при этом высказывалась так мягко и обаятельно, что буквально вынуждала собеседника соглашаться с ней. Трудно было решиться с ней даже поспорить, настолько она была женственна и обаятельна! При всём этом она была влиятельным политическим деятелем и ставила сотни мужчин на место.

Эмоции у переводчика не должны проявляться вообще. А что же делать в случаях, когда речь идёт о родной стране? Например, во время Карибского кризиса, или когда шёл разговор о присоединении Прибалтики, случалось ли такое, что эмоции брали верх?

У переводчика эмоции в принципе не могут брать верх. Но устная речь состоит не только из набора слов, предложений, это ещё и эмоциональность тона у оратора. Это взлёты и падения тональности, проявление мелодики и музыки языка. То есть при изложении своей позиции у собеседника может появиться «металл» в голосе, определённая резкость. Ясно, что переводчик не может при этом сидеть и мягко улыбаться, излучая дружелюбие - должна появиться какая-то строгость и в голосе переводчика. Переводчик должен отразить не только словами, но и их тональностью чувства и настрой одного из собеседников. Другая тональность должна быть у переводчика и тогда, когда собеседники в свободные минуты вдруг начинают вспоминать внуков, говорить о своих хобби или о рыбалке. А такое часто бывает в перерывах между официальными переговорами. Учитывая, что иностранный гость понимает именно переводчика, то переводчик должен донести и эмоциональный окрас речи, должен уметь передать любовь к внукам не только словами. Это тоже необходимое качество. Одним словом, переводчик - это зло, потому что было бы гораздо лучше, если люди разных национальностей могли бы общаться друг с другом непосредственно на каком-то универсальном языке! Так как этого нет и никогда не будет, то переводчик - необходимое зло. Но он должен вести себя так, чтобы уменьшить это зло, и чтобы собеседникам казалось, что они говорят друг с другом напрямую. Вот что такое переводчик.

Екатерина Шаралапова и Анастасия Полякова

Интервью радио «Маяк» (звук)

При Хрущеве любой башмак мог стать знаменитым...

В этот день ровно тридцать девять лет назад раздался знаменитый стук ботинка Первого секретаря ЦК КПСС на Ассамблее ООН.
Одним из свидетелей этого исторического события был личный переводчик Никиты Сергеевича Виктор Суходрев.

— Виктор Михайлович, почему-то все считают, что Хрущев колотил башмаком по трибуне ООН…

— Да нет, не по трибуне, а по столу в зале заседаний ассамблеи, за которым сидела советская делегация. Поначалу он, протестуя против критики в адрес СССР, просто стучал кулаком по столу. А потом в какой-то момент я, сидевший на задних рядах, вижу, что он снимает обувь. Это, кстати, был не ботинок, а сандалия. Хрущев любил их носить в теплую погоду. После заседания на встрече с руководителями соцстран Никита Сергеевич объяснил, что его вывел из себя испанский оратор, и он, возмущенный, начал бить кулаком по столу, после чего как назло остановились часы: Вот думаю, черт возьми, из-за этого капиталистического холуя хорошую вещь сломал. И так мне стало из-за этого обидно, что я снял ботинок…

— Но ведь это был не единственный случай, когда Никита Сергеевич блистал за границей?

— Он любил поговорить. Ненавидел читать по бумажке. Даже во время официальных мероприятий, когда нужно было сказать что-то по протоколу, он мог в течение десяти - пятнадцати минут говорить о чем-то своем. В Америке его обожали слушать.
Любил Хрущев полемизировать. Однажды он довел до белого каления председательствовавшего на заседании ассамблеи ирландца Фредерика Боланда. Хрущеву предоставили слово, и он на чем свет стоит начал крыть с трибуны Франко и Испанию. Боланд попытался его урезонить, и тогда Хрущев начал обличать уже его: И вы, председатель, поддерживаете этого мерзкого холуя фашизма и империализма. Так вот, придет время, и народ Ирландии свергнет таких, как вы.
Услышав этот выпад в свой адрес, Боланд стал пунцовым. Не зная, как утихомирить Хрущева, он со всей силой стукнул своим председательским молотком по деревянной подставке. Инструмент не выдержал и сломался, причем головка его улетела куда-то в зал. Потом норвежцы подарили ему новый молоток - более прочный.

— А матернуться в пылу дискуссии Хрущев мог?

— Нет, этого он себе не позволял. Выражений крепче, чем мы вам покажем кузькину мать или мы вас похороним , обычно не употреблял.

— Кстати, это не вы, случайно, перевели американцам кузькину мать , как мать Кузьмы, после чего те очень долго хотели с ней познакомиться?

— Меня на той встрече не было, я тогда работал с Громыко в Женеве. А случилась эта история на открытии Национальной американской выставки в 1959 году в Сокольниках, на которой присутствовал вице-президент США Ричард Никсон. Он повел Никиту Сергеевича к главному экспонату - частному американскому дому со всеми его новшествами. Хрущев, естественно, заявил, что это нам не нужно, начал спорить с Никсоном, убеждая его, что скоро мы обгоним и перегоним Америку, и при этом пригрозил показать ей кузькину мать . А мой коллега-переводчик и перевел эту фразу, как мать Кузьмы. Я потом искал точное толкование этого выражения и у Даля, у Ожегова. Но вскоре выяснилось, что Хрущев понимал его тоже по-своему, не так, как они. Оказывается, он хотел показать американцам то, что они еще никогда не видели.

— После отставки Никиты Сергеевича вы с ним еще встречались?

— Дважды. Я дружил с его сыном Сергеем и внучкой Юлей - дочкой погибшего на войне сына Леонида. Они пригласили меня к себе домой на Новый год. И туда приехал Хрущев - это было как раз несколько месяцев спустя после его отставки. Держался он уверенно, никого не ругал. Как обычно, сказал длинный тост и вскоре уехал. А потом Никита Сергеевич пригласил меня к себе на дачу в Петрово-Дальнее. Мы гуляли в течение нескольких часов в сопровождении его любимой овчарки, Хрущев показывал выращенные им лично помидоры и картошку. Мы разговаривали: вроде бы обо всем, а в то же время ни о чем. Никита Сергеевич никогда не отличался особой деликатностью, но тут он удивил меня, так ни разу и не задав вопроса о нынешней власти, а я ведь уже работал и с Брежневым, и с Косыгиным.

Беседовал Максим Чижиков. «Комсомольская правда» 12.10.1999

Лимузин для Брежнева. Наши вожди любили подарки и не спешили с ними расставаться.

Имя Виктора Суходрева хорошо знакомо тем, кто следил за внешней политикой в советское время. Он — дипломат, прославившийся, правда, прежде всего как личный переводчик наших лидеров, начиная с Хрущева и заканчивая Горбачевым. Недавно он выпустил книгу своих воспоминаний, которая, конечно же, не смогла вместить всего, свидетелем чему был Суходрев за долгие годы службы. Видимо, у него еще долго будет возможность удивлять журналистов своими рассказами.

— Виктор Михайлович, вам довелось работать рядом со многими советскими руководителями. Что за люди нами правили!

— Впервые я непосредственно увидел советских лидеров в конце ноября 1956 года в гостинице «Метрополь» на приеме в честь национального праздника Албании. Туда пришли Хрущев, Булганин, Молотов, Каганович, Микоян - тогда для меня, молодого человека, люди легендарные.
Что меня тогда поразило, так это узость мышления, безграмотность, их нецивилизованность, если угодно. С ними было скучно. Правда, были и исключения. Например, Хрущев и Микоян. Анастас Иванович был яркой личностью. Он был ближе других по духу к Хрущеву. Иногда на приемах они удачно подшучивали над собой и друг над другом, и со стороны это походило на парный конферанс. Позднее я проникся искренним уважением к Косыгину, с которым мне пришлось много работать.

— В своей книге вы вспоминаете о Хрущеве, Брежневе, Горбачеве, но ничего не пишете о Черненко…

— А о нем и вспомнить-то нечего. На своем месте, по-моему, он был, когда Брежнев назначил его заведующим общим отделом ЦК. Во внешней политике, например, он был абсолютным нулем. На переговорах мог прочитать что-то по бумажке, а затем беспомощно оборачивался к сидевшему рядом Громыко и всегда спрашивал: «Ну что, Андрей, так ведь!» Причем произносил он это с явным сомнением в самом себе.

— Приходилось ли вам испытывать стыд за наших руководителей во время перевода?

— Иногда бывало. В основном это относилось к Хрущеву, который по-английски тонко шутить не умел и рубил сплеча. В публичном выступлении он мог сказать своему оппоненту: «Да кто вам подбросил эту дохлую крысу в горло!» От таких сравнений любому нормальному человеку сделается не по себе. Как-то в беседе с американскими журналистами Хрущев, раздосадованный поведением канцлера Аденауэра, в гневе заявил: «А мы поступим так-то, и пусть Аденауэр пернет!» Можете представить себе мое положение.

— Во времена Сталина дипломатия во многом оставалась тайной. Доводилось ли вам принимать участие в каких-либо переговорах, которые еще в какой-то мере неизвестны ни общественности, ни истории?

— Практически нет. Ничего, подобного секретному пакту Молотова - Риббентропа, в мою бытность не было. Даже если что-то не публиковали мы, публиковал Запад.

— А не приходилось ли вам выполнять какие-либо деликатные поручения самостоятельно?

— Лишь однажды. И связано оно было с историей освобождения из заключения в Лондоне связников-радистов нашего разведчика Конона Молодого, известного по фильму «Мертвый сезон» под псевдонимом Лонсдэйл. Связниками была пара, носившая в Англии фамилию Крогеров. На самом же деле это были Коганы, которые до Англии работали в Америке по «атомному проекту». Так вот, когда Молодого поменяли на английского шпиона Гревилла Винна, бизнесмена, выполнявшего функции связника у предателя Пеньковского, Крогеры-Коганы остались отсиживать свой срок в английской тюрьме. А надо сказать, что дали им немало - лет 30!
Вопрос об их судьбе, конечно, с подачи КГБ неоднократно поднимал на переговорах с англичанами Громыко. Причем, по тогдашней легенде, они считались польскими гражданами. И Громыко предлагал обменять «поляков» Крогеров на сидевшего в нашей тюрьме молодого англичанина Джеральда Брука, приехавшего в СССР по обмену и попавшегося на распространении каких-то антисоветских изданий. Осужден он был у нас на 5 лет. Каждый раз, когда Громыко поднимал этот вопрос, англичане отвечали отказом, справедливо полагая, что предлагаемый обмен двух профессиональных шпионов на одного юношу, севшего в тюрьму по глупости, был бы неравным.
Тогда в КГБ решили привлечь к участию в торге МИД СССР, и это поручение возложили на меня. Следует отметить, что англичане постепенно вообще теряли интерес к нашему предложению, поскольку пятилетний срок заключения Брука подходил к концу. Но так «получилось», что, чем ближе был момент освобождения англичанина, тем хуже он стал себя вести. Кончилось тем, что перед выходом на волю он согласился передать письмо сокамерника его близким. С этим письмом Брук и попался. Ему грозил новый срок. От сотрудника КГБ, который вел это дело и часто бывал у нас в МИДе, я узнал, что англичанин не на шутку испугался. Со стороны КГБ все было сделано настолько аккуратно, что английскому консулу даже разрешили свидание с Бруком, который признал свою вину.
Тем не менее мой собеседник из английского посольства продолжал настаивать, что предлагаемый нами обмен не может считаться справедливым. А надо сказать, что в отношениях между нашими странами в те годы существовала и другая проблема - проблема так называемых «женатиков». Одним из них был сын композитора Прокофьева - искусствовед, художник, женившийся на англичанке. Его не выпускали, так как боялись, что он начнет на законных основаниях требовать на Западе гонорары за исполнение произведений своего отца, которые до тех пор перечислялись советскому государству.
И вот постепенно мы стали приходить к уравнению Крогеры = Брук + три пары «женатиков». Было принято решение ЦК, одобрившего эту идею, и обмен состоялся. Причем если «женатики» выезжали как бы сами по себе, то в обмене Крогеров на Брука недоверие спецслужб друг к другу сохранялось до последнего момента. Пока самолет с Крогерами на борту не взял курс из Лондона на Варшаву (напомню, они считались польскими гражданами), самолет с Бруком не вылетел в Лондон из Шереметьева. Пришлось для этого даже задерживать рейсовый самолет.
Тогда об этой истории у нас ничего не сообщалось. А завершилась она так: из варшавского аэропорта Крогеров перевезли на военный аэродром, откуда в тот же день и переправили в Москву. Крогеров я так никогда и не видел, а от КГБ за участие в операции получил в награду золотые часы «Полет».

— Кто из зарубежных лидеров произвел на вас самое сильное впечатление?

— Безусловно, Джон Кеннеди. Я переводил Хрущеву в Вене и в течение двух дней наблюдал американского президента. Кеннеди излучал энергию и обаяние. Видя его, я понимал, почему за него голосовал американский народ. Даже для Запада это был человек новой формации, представитель нового поколения.
Вторым человеком, который произвел на меня сильнейшее впечатление, стал Ричард Никсон, особенно на фоне его прошлого.

— Вы встречались с «другом СССР» американским бизнесменом Армандом Хаммером, но о нем тоже не вспоминаете в книге…

— Действительно, я знал его. Этот человек кичился знанием русского языка, но мог произнести лишь несколько фраз, а потом переключался на английский. И что меня настораживало, так это его стремление подчеркнуть, что он - лучший друг президента, кто бы в тот момент ни находился у власти. Хотя на деле это было не совсем так.
В этой связи не могу не вспомнить и другого известного американского магната Сайруса Итона, который часто бывал в СССР. Тот тоже любил подчеркнуть свое влияние у себя на родине. Однажды он на полном серьезе предложил Хрущеву купить американскую «Нью-Йорк таймс» и через нее оказывать влияние на американских трудящихся. Хрущеву мысль понравилась, но в процессе беседы выяснилось, что Итон собирался стать владельцем газеты на… советские деньги. К счастью, позже Хрущев охладел к этой идее.

— Вы сопровождали наших лидеров в поездках за рубеж и наверняка наблюдали обмен подарками между руководителями государств. Какие подарки запомнились?

— Прежде всего неверно думать, что подарки вручались так, как при Иване Грозном: входили люди и вносили дары. Подарки почти всегда отсылались. Хотя были и исключения. Помню, в 1973 году в Кэмп-Дэвиде, пока Брежнев беседовал с Никсоном, к подъезду подогнали шикарный лимузин - темно-синий «линкольн». Мы вышли, и Никсон, сделав широкий жест рукой, произнес: «Вот вам наш американский подарок». Брежнев сел за руль, Никсон — рядом. Только я успел заскочить на заднее сиденье, как Леонид Ильич завел мотор и рванул с места. Несколько минут он с удовольствием на огромной скорости гонял автомашину по узким дорожкам резиденции. Когда машина остановилась, Никсон с дрожью в голосе произнес: «Да вы отличный водитель!»
Кстати, у этой истории было продолжение в Москве. Спустя какое-то время Брежнев сам позвонил мне домой и попросил приехать в Кремль, чтобы разобраться в каталоге запчастей для того самого «линкольна». Несмотря на то, что до ремонта машине было далеко, Леонид Ильич поручил мне оформить заказ. Пока я сидел и писал, раздался звонок. Брежнев включил динамик, и я услышал голос Кириленко. Тот испрашивал разрешения поехать в отпуск.
— А зачем? - спрашивает Леонид Ильич. И, получив ответ, дает разрешение. — Ладно, поезжай. Тут, кстати, Косыгин предлагает провести пленум по вопросам пьянства. Не думаю, что это сейчас своевременно… Кириленко соглашается.
— Конечно, не надо. У нас пили, пьют и будут пить. Закончив разговор, Брежнев повесил трубку и, ни к кому не обращаясь, промолвил.
— Ну и коллеги у меня! Кто в отпуск, кто еще куда, а ты сиди один, дядя Леня, и мудохайся…

— Говорят, что у Брежнева были две страсти: автомобили и женщины…

— О многих его похождениях я слышал, но один раз был свидетелем такой сцены. Как известно, за рубеж Брежнев жену почти никогда не брал. Возможно, он считал, что в Тулу со своим самоваром ездить нечего. Когда в 1973 году мы гостили у Никсона в Кэмп-Дэвиде, Леонид Ильич отрядил своего адъютанта в аэропорт за одной из стюардесс своего самолета. Та прибыла и провела два дня в коттедже Брежнева. Причем когда Никсон зашел к нашему лидеру, Леонид Ильич представил ему молодую женщину. Уходя, Никсон с улыбкой промолвил: «Берегите его…»

— А известно ли вам о случаях, когда наши руководители сдавали государству полученные подарки?

— По крайней мере, один такой случай знаю. Канадский премьер Трюдо, приехав в Москву, подарил Косыгину снегоход. А надо сказать, что эти машины тогда и на Западе были редкостью, у нас же о них вообще не знали. Косыгину снегоход очень понравился, и он передал машину на завод в качестве образца, где потом стали осваивать ее производство. Также точно знаю, что ни один из автомобилей, а их было семь или восемь, причем из числа самых дорогих марок, Брежнев государству не передал, а пользовался ими сам.

— Насколько люди у власти оторваны от реальной жизни?

— Самым оторванным от жизни человеком был Громыко, который жизнь в СССР видел в буквальном смысле только из окна персонального автомобиля, в котором он передвигался по маршруту дача — МИД — Кремль — дача. И так каждый день.
А вот Хрущев был любознательным человеком. Брежнев же в отличие от Хрущева не интересовался ничем. Я помню, как его разбудили в самолете Никсона, когда лайнер снизился над Гранд-каньоном в Калифорнии. Трудно не восторгаться этой красотой, но на Брежнева горы не произвели никакого впечатления. А когда мы уезжали из Калифорнии, Брежневу предложили на выбор автомобильную поездку по живописнейшей дороге или перелет на вертолете до авиабазы. Леонид Ильич со словами: «Да чего там смотреть!» без колебаний выбрал вертолет.

— И последний вопрос к человеку, близко стоявшему к людям у власти и смотревшему на них со стороны: власть всех губит?

— Думаю, что всех. Единственным исключением был Косыгин, но он никогда не был Ромео и ДжульеттупервыЧехословакиям лицом. А что стало бы с ним, будь он главой государства, я не знаю. Остальные менялись на глазах: Хрущев, Брежнев… Ни один из них не учился на опыте своих предшественников. Поразительно воздействие лести на человека - как легко он ей поддается и начинает верить в свою непогрешимость!

Андрей Смирнов
Национальная электронная библиотека

Источник: www.kp.ru

Один из «зубров» государственного перевода Виктор Суходрев сегодня хоть и отошел от большой политики, тем не менее за новыми героями политсцены тоже наблюдает.

— Когда я смотрю на Владимира Путина, во мне просыпается чувство гордости за страну. С зарубежными коллегами он общается на равных, хорошо разбирается в международных делах, всегда говорит то, что знает, лишних заявлений не делает. Хотя ему не стоит, конечно, говорить скороговоркой (а у Путина это иногда бывает) и произносить фразы типа «замочим в сортире». Или в разговоре с Энтони Блэром поминать козлов в негативном смысле, поскольку это слово в английском языке не несет такой же смысловой нагрузки, как у нас. Тем не менее поведение Путина - как дыхание свежего ветра. А вот за Ельцина мне подчас было столь же неловко и стыдно, как при работе с Ворошиловым или Брежневым в его последние годы. Кстати, с Брежневым, по словам Суходрева, ему работалось проще всего. Он, в отличие от Хрущева, который любил экспромты, не был сторонником словесной эквилибристики и исправно читал заранее подготовленные тексты. В связи с этим на последней советско-американской встрече (это было в 1979 году в Вене) случился неприятный казус. Тогда на возможные вопросы президента Картера подготовили специальные листочки с ответами генсека. Если Картер поставит вопрос в широком аспекте, то Брежнев должен был прочитать всю страницу, если в узком, то половину. При каждом ответе Суходрев быстро находил нужный листок и передавал его Брежневу. В очередной раз при кратком ответе переводчик нашел нужный листок и, зачеркнув половину, текста, передал его генсеку. Тот дочитал до перечеркнутого места и вдруг, повернувшись к Суходреву, громко спросил: «А что, вторую половину читать не надо?»

27 февраля 2001 г.